Гром прогремел прямо над их головами. Мари ждала ответа.

Но ответа у него не было.

Сегодня ты был совсем другим.

– Я неплохо стреляю из пистоли, потому что во время болезни много упражнялся в стрельбе. – Он сказал правду, не отдавая себе отчета в этом, а потом уже просто не мог остановиться. Он устал от лжи, хитростей и недомолвок. – Из всех спортивных забав это была единственная, на которую у меня доставало сил. Я не мог выезжать на охоту или скакать на лошади. Мои братья выезжали на охоту, выходили в море, но мне эти развлечения были недоступны. Только когда в руке у меня была пистоль и я нажимал на курок, я начинал чувствовать, что я тоже мужчина, такой же, как остальные, а не просто кусок обессилевшей плоти. Сегодня впервые в жизни я стрелял в человека, и, поверь мне, Мари, это не вызывает у меня гордости. Но если кто-нибудь еще раз попытается отнять тебя у меня, и мне снова придется стрелять, – пылко заявил он, – я сделаю это, не раздумывая.

Эта страстная речь явно ошеломила ее.

Но еще больше она удивила его самого. Он чувствовал, что весь дрожит, – и это был не гнев, не обида, а гораздо более сильное чувство.

Он убил человека, боясь потерять ее. И если придется, то сделает это опять. Не ради короля, не ради Англии, а по велению своего сердца.

И этот резон перевесит все остальные – такие как, долг, честь и даже добро и зло. Ради нее он готов на все. Абсолютно на все.

Это открытие так поразило его, что он пошатнулся. Правда, открывшаяся ему в эту секунду, огромная и пугающая, была подобна раскатам грома, сотрясающим ночное небо. Сегодняшнее происшествие, которое было и нежданым, и нежеланным, вдруг представилось ему своего рода чудом, несущим избавление. Он почувствовал не просто облегчение, а радость.

Они не поднимутся на корабль, который ждет их у бретонского берега. Он не отдаст ее никому.

Дамоклов меч, висевший над его головой, преломившись, упал к его ногам.

Он не отдаст ее. Она принадлежит ему.

И никому больше.

– Мари, я не обманываю тебя, – сказал он, чувствуя, как перехватило у него горло. – Неужели ты думаешь, что все, что было между нами, ложь?

– Я уже не знаю, что мне думать!

Ее глаза сказали ему о том же; он видел в них борьбу разума и сердца. Сомнения боролись с желаниями, логика с чувствами. Та же борьба шла в нем самом, и он почти явственно ощущал, как ее сердце бьется в унисон с его.

Он чувствовал, как, должно быть, чувствовала и она, что доводы разума терпят крах. Наверное, исход борьбы был предрешен. Желания и чувства умирают последними.

Слишком мучительна, невыносима для них обоих мысль о разлуке.

Сейчас он был уверен – она переставит его. Не сможет. Как не сможет предать ее он.

Мари смотрела на него, вся дрожа, судорожно глотая прорезанный дождевыми потоками воздух, и он уже не мог удерживать себя. Отдавшись на волю чувств, которые так долго старался заглушить в себе, не осмеливаясь даже обозначить их словами, он двинулся к ней. Она не отшатнулась, стоя неподвижно под проливным дождем.

Их разделяло всего несколько дюймов. Он остановился, посмотрел на нее – на эту чудесную, независимую, умную и отважную женщину, казавшуюся сейчас такой беззащитной и маленькой в этом мокром черном плаще, – и что-то вдруг разорвалось в его душе. Теплое и необъятное, оно затопило его сердце, не оставляя в нем места вопросам, сомнениям, страхам. С пронзительной ясностью понял он вдруг, почему эта женщина была самой красивой, особенной, не похожей ни на одну из тех, что были или будут в его жизни.

– Я люблю тебя. Мари, – прошептал он.

Ее губы приоткрылись, но она осталась безмолвной. Еще одна вспышка света прорезала горизонт.

Он протянул к ней руку и коснулся ее щеки, ощутив холодные капли на ее теплой коже.

– Ты можешь не верить всему остальному, – тихо и твердо заговорил он, – но в это поверь.

– Я хочу поверить тебе, – страдающе закрыв глаза, дрожащим голосом проговорила она. Ее рука все еще сжимала поводья. – Очень хочу поверить тебе. Но тогда я не могу верить себе.

– Мари. Посмотри на меня.

Она подняла на него глаза, и он увидел слезы, дрожавшие в них.

– Милая, не противься себе, своему чувству. Мои чувства к тебе искренни. И то, что было между нами, тоже правда. – Он взял в ладони ее лицо. – Тот человек, в гостинице, который называл себя твоим братом, – ты что-нибудь чувствовала к нему?

– Нет.

– А что ты чувствуешь ко мне?

Ее нижняя губа задрожала, слезы покатились из глаз, смешиваясь на побледневших щеках с дождем.

Она прильнула к нему, положив руку ему на плечо. У него защипало в глазах. Он закрыл глаза и обнял ее.

– Ведь это есть, – хрипло проговорил он. – То, что мы испытываем друг к другу, все это правда.

Уткнувшись лицом в его грудь, она всхлипнула.

– Я никогда не смогу разлюбить тебя, Макс. Даже если... Даже если ты... Я все равно буду любить тебя.

– Люби, милая. Люби меня, – прошептал он. – Сейчас и всегда.

Она выпустила поводья, и они, дрожащие и безмолвные, прильнув друг к другу, тихо стояли под низвергающимися с небес потоками воды – пока она не подняла голову, и тогда его губы нашли ее, и их уста соединились в поцелуе. Два дыхания, две любви, два стремления слились воедино, заставляя их забыть о дожде, ветре, усталости. Его руки сжали ее тело – и словно одна из озаривших небо молний вдруг пронзила его. Чувства, так долго томившиеся взаперти, вырвались наружу и заполонили его.

О, как хотелось ему, чтобы она всегда была рядом, как нуждался он в ней, как жаждал заботиться о ней, оберегать ее! Их поцелуй стал горячим и влажным: ее губы открылись, его язык, ласкающий и требовательный, проникал в ее рот. Стремление переросло в желание, когда она ответила на это вторжение сладостным, полным страсти стоном, и теплая влага ее уст соединилась с его влагой.

Дождь топил их в своих потоках, а они тонули друг в друге, два неистово бьющихся сердца, два охваченных пожаром тела. Захватывая пальцами его мокрую рубашку на спине, она, казалось, готова была разорвать ее, а он, всем телом вжимаясь в нее, целовал ее рот. И поцелуй этот устранял все вопросы, все сомнения. Пути назад уже не было. Только эта правда имела значение сейчас. Конец страхам, конец сомнениям, ничто больше не сможет разделить их. Два существа, он и она, стали одним, и эта связь была так ощутима, так крепка, что ничто не смогло бы разорвать ее.